— Я вообще-то хочу на контрабанду воды перейти! — оправдывается зачем-то Радж. — Но там все арабы держат, а они за паков горой, нас не пустят... Купить даже не дают.

— Не перебивай, брат! — Студент толкает его в плечо. — Короче. У вас же там в Европе у мужиков не стоит ни у кого, так? Ну, в плане ли-би-до?

— Почему это? — обижаюсь я.

— От хорошей жизни, наверное! Все, что мы тут снимаем, все к вам уходит! Короче, перспективы обалденные! Будем знакомы!

Он лезет во внутренний карман клубного пиджака — на ногах у него тренировочные штаны — и извлекает оттуда визитную карточку. Физическую, отпечатанную на бумаге, — и вручает мне ее с гордостью. Бумага тонкая, дрянная, но буквы позолочены. «Хему Тирак» значится на ней. «Порнобарон». Я уважительно убираю визитку в нагрудный карман.

— Дедуль, налей мне тоже! — просит Хему, порнобарон-отличник.

— Жена твоя не против? — подначивает Девендра. — А то моя вся изведется, пока я до кондиции дойду!

— Да потому что у тебя от всей поджелудочной одна четверть осталась, а ты и ее хочешь проспиртовать! — не выдерживает старуха.

— Цыц! — Девендра сводит вместе свои кустистые брови. — На то я и хозяин дома!

— У меня, например, все в порядке, — настаиваю я; в моей голове шумит теплое море.

— Вот еще одно доказательство — он пацан! — вмешивается в нашу беседу старый Девендра.

— Ну молодец, что тут можно сказать? — Очкарик хлопает меня по плечу. — Так держать! Но! Но почему-то все ваши хотят на наших глядеть. Может, потому что знают: у нас если телочка на семнадцать выглядит, то ей семнадцать и есть. А может, потому что у нас это с огоньком делают, как в последний раз...

Аннели отвернулась от меня, сгорбилась, занята чем-то. Мне хочется подойти к ней. Погладить по спине. Взять за руку. За что я на нее наорал?

— У нашего дяди Ганеша была опухоль, — говорит Радж. — Рак поджелудочной.

— Это брат мой, — поясняет Девендра. — Хороший был человек. С кишками у нас у всех не в порядке.

— Два года умирал, — продолжает Радж. — Ему было семьдесят. Доктора сказали, два месяца, а он два года тянул. И каждую ночь требовал, чтобы жена спала с ним. Тетя Аайюши. Его ровесница, между прочим. Спала, ты понимаешь? Такой силищи был человек. Тетя говорила, ей страшно каждый раз: вдруг, мол, он прямо на мне преставится? Но отказать не могла.

— Не могла? Не хотела! — громыхает Девендра. — Вот такой был мужик! — Он показывает мне большой палец.

— Вот и брал бы с него пример! — тычет узловатым пальцем деду в нос его седая жена.

— Вот и беру! — Старикан опрокидывает еще стакан.

— В общем, у нас это в крови. — Хему-очкарик протягивает ему чайную чашку. — Я про страсть.

— Немудрено с такой-то красавицей! — Девендра толкает старуху локтем в бок, кивает на беременную блондинку. — Ты у меня, правда, тоже ничего была...

— Я-то от воды их не отказывалась бы! — кивает старуха.

— Мы и тебе достанем, баба Чахна! — заверяет ее Радж.

— Хочу выпить за то, Хему, чтобы твоя Бимби родила тебе крепкого бутуза! — улыбается Девендра.

— Я тоже за это выпью! — подставляет стакан Радж. — За твоего сына, брат! И за тебя, Бимби! Нам нужны пацаны. Нашей семье, нашему народу...

Все пьют за напомаженную Бимби; та хихикает осторожно, чтобы случайно не родить.

— Пойду-ка я продышусь! — Девендра встает со своего дряхлого стула. — Эй, старая, пойдешь на улицу?

— Так вот, друг! К нашему бизнесу! — дергает меня за рукав Хему. — Все говорят, что ваши там одурели уже от виртуальных партнеров и от симуляции... Но! У меня шикарная идея. Вербуем тут взвод юных дев, сажаем их перед камерами... Сечешь?

— Погоди! Сейчас я...

Я отмахиваюсь от него, поднимаюсь на своих травяных ногах, бреду к Аннели. Надо объяснить ей, почему я это сказал. Перед глазами — она, обнаженная, безумная, на яркой и нежной траве... И потом в этом чертовом кабинете, когда ей сказали...

— Послушай... — Я дотрагиваюсь до ее плеча. — Послушай! Ты меня извини, я... Она вздрагивает, будто я ее уколол. Раскрывается. В руках у нее чей-то коммуникатор.

— Взяла у Сони. Я позвонила ему. Вольфу.

— Что?..

— Он не отвечает. Я пять раз звонила, но он не отвечает. Я написала ему, дала адрес.

— Зачем?!

— Пусть он знает, где я. Пусть заберет меня. Бессмертные нас тут не достанут.

— Но если...

— Я больше не хочу ждать, — говорит Аннели. — Мне нужно, чтобы он забрал меня. Понимаешь?..

— Понимаю.

— Прости, что ударила тебя. У тебя все еще кровь идет. Я утираю рот. На моих руках красное.

— Не страшно, — улыбаюсь ей я. — Я продезинфицировал.

Вкус самогона проходит, вкус крови остается. Я проглатываю вязкую слюну. Выдыхаю через нос.

Моя кровь пахнет ржавым железом.

Глава XVI. ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

Мы сидим на балконе, я и Аннели.

Под нами Рамблас, запруженные народом бульвары старой Барселоны. Миллион огоньков колышутся на дне мира, словно люди — мерцающий планктон. Солнце сюда не проникает: грязный потолок ангара обрезает старые дома по шестой этаж, и уличные фонари не работают; но все освещают себе дорогу сами — коммуникатором, карманным диодом, чем попало.

— Красиво. Как будто у каждого душу видно, — сдавленным голосом шепчет Аннели и протягивает мне самокрутку. — Будешь?

— Душ не бывает! — Я затягиваюсь ее дурманом, кашляю.

— Не говори за всех.

Внизу в огромных котлах варят мясо, на жаровнях дымят орехи и какие-то клубни, очереди бесконечные, смех и болтовня, угар и многосложный аромат еды со всех концов света. Мы просто сидим и ждем, пока за Аннели прискачет ее рыцарь на белом коне, посадит ее впереди себя, обнимет нежно и властно и умчит ее вдаль. Ожидание мучительное; чтобы промотать время вперед, мы используем волшебную траву Раджа.

— Единственное, что реально стоило генетически модифицировать, — выпуская клуб дыма, хвалит ее Аннели.

Она ждет своего гребаного спасителя, а я оттягиваю тот момент, когда мне придется отпустить ее навсегда. Я почти начал забывать, что держу Аннели на коротком поводке, и почти начал верить, что мы просто вместе. Но у нее память куда лучше моей.

— Эжен?

Вряд ли Рокамора придет за Аннели один; наверняка заподозрит ловушку и явится с охраной. Ребята с лоскутными лицами сдерут с меня мою масочку добряка вместе с кожей и отдадут меня на растерзание толпе. Так что мне бы надо сейчас встать, выйти по нужде и пропасть из жизни Аннели. Но я торчу с ней на этом балконе и курю чужую траву. Просто не могу встать. Хочу насмотреться на Аннели впрок, на память.

— Эжен!

Она зовет меня. Это мое имя. Я сам его себе придумал, так что надо отвечать.

— Что, прости?

— А ты как сбежал? — спрашивает Аннели. — Из интерната?

— Через окно. Там было окно, я отнял у доктора ствол и проплавил в нем дыру.

Эжен сбежал из интерната и стал активистом Партии Жизни. В его судьбе много общего с судьбой Аннели. Они могли бы стать друзьями или даже...

Мне уже пора исчезать, а я все продолжаю врать Аннели.

Мне ничего от нее не получить, я нужен ей только для того, чтобы скоротать время, чтобы сберечь ее, пока ее настоящий мужчина не придет за ней и, почесывая свое хозяйство, не заявит лениво на нее свои законные права. Я продолжаю ей врать, потому что правда окончит все тут же.

Кто придумал, что правду легко говорить? Вот уже ложь.

А от вранья единственная неловкость — оно требует хорошей памяти. Врать — как выстраивать карточный домик: каждую следующую карту надо класть все осторожней, глазу не спускать с ненадежной конструкции, на которую собираешься опираться. Малейшей детали из ранее нагроможденной лжи не учтешь — рухнет все. И уж есть такая особенность у вранья: одной картой дело никогда не обходится.

Правда не дала бы нам быть вместе ни секунды.

А на ложь я купил ей жизнь, а себе — романтическую поездку.

К чему мне быть Яном? Яну нельзя встречаться с женщиной больше одного раза. Ян давал обет безбрачия, и за нарушение этого обета Яна ждет трибунал. Ян командовал бригадой насильников. Ян разлучил Аннели с ее возлюбленным.